Гуманитарные Ведомости Выпуск 4 (20) 2016.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 4 (20), декабрь 2016 г. 67 позиция Толстого. Приведем этот фрагмент полностью в силу его чрезвычайной показательности: «На днях я шел домой с прогулки в подавленном состоянии духа. Подходя к дому, я услыхал громкое пение большого хоровода баб. Они приветствовали, величали вышедшую замуж и приехавшую мою дочь. В пении этом с криками и битьем в косу выражалось такое определенное чувство радости, бодрости, энергии, что я сам не заметил, как заразился этим чувством, и бодрее пошел к дому и подошел к нему совсем бодрый и веселый. В таком же возбужденном состоянии я нашел и всех домашних, слушавших это пение. В тот же вечер, заехавший к нам прекрасный музыкант, славящийся своим исполнением классических, в особенности бетховенских, вещей, сыграл нам opus 101 сонату Бетховена… По окончании исполнения присутствующие, хотя и видно было, что всем сделалось скучно, как и полагается, усердно хвалили глубокомысленное произведение Бетховена, не забыв помянуть о том, что вот прежде не понимал этого последнего периода, а он-то самый лучший. Когда же я позволил себе сравнить впечатление, произведенное на меня пением баб, впечатление, испытанное и всеми слышавшими это пение, с этой сонатой, то любители Бетховена только презрительно улыбнулись, не считая нужным отвечать на такие странные речи. А между тем песня баб была настоящее искусство, передавшее определенное и сильное чувство. 101-я же соната Бетховена была только неудачная попытка искусства, не содержащая никакого определенного чувства и поэтому ничем не заражающая» [4, с. 235-236]. Итак, с одной стороны – «настоящее искусство» (пение баб), с другой – «неудачная попытка искусства» (Бетховен). Далее, в своем нигилистическом запале Толстой отрицает не только позднего Бетховена, но и добрую половину всей мировой культуры. Среди тех, кого Толстой называет подражателями встречаем Софокла, Эврипида, Эсхила, Аристофана, Данте, Мильтона, Шекспира, Гете, Рафаэля, Микеланджело, Баха, Ибсена, Золя, Метерлинка, Вагнера, Листа и т.д. Однако самый сильный гнев Толстого падает на триединство Истины, Добра и Красоты, этой, как он ее называет, «баумгартеновской троицы» или «воображаемой троицы». И сама эстетика, и теория Баумгартена, и вообще все, что было написано по поводу и прекрасного и красоты в ее взаимодействии с добром и истиной объявляется Толстой «выдумкой» богатых классов европейского мира. Вот что он говорит: «Ученые люди пишут длинные туманные трактаты о красоте, как одном из членов эстетической троицы: красоты, истины и добра. … В сущности же слова эти не только не имеют никакого определенного смысла, но мешают тому, чтобы придать существующему искусству какой-нибудь определенный смысл, и нужны только для того, чтобы оправдать то ложное значение, которое мы приписываем искусству, передающему всякого рода чувства, как только эти чувства доставляют нам удовольствие» [4, с.179].