Гуманитарные Ведомости Выпуск 1 (21) 2017.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (21), март 2017 г. 15 положительное приятие «ты», как усмотрение близкого мне «ты» во всех» [18, с. 323-324]. В связи с этим сам путь «восхождения к идее любви», рассматриваемый в духе истинно христианской, а не платонической метафизики, имеет совершенно иной характер: в основе его лежит признание абсолютной ценности самой личности любимого существа; в этом случае через любовь к внешнему облику любимого человека (телесному и душевному) мы восходим к его духовной сущности, т.е. индивидуально-конкретному, тварному воплощению божественного начала в человеке, к богочеловеческой природе во всей ее конкретной целостности. «Иллюзорное обоготворение чисто эмпирически- человеческого как такового преобразуется здесь в благоговейно-любовное отношение к индивидуальному образу божию, к богочеловеческому началу, подлинно наличествующему во всяком, даже самом несовершенном, ничтожном и порочном человеке» [18, с. 319]. Таким образом, органический переход от христианской метафизики к этике «любви к врагам» и «непротивления злому» возможен только через индивидуализацию и конкретизацию «всеобщей» любви, позволяющей перейти от «количественного» к «качественному» универсализму. Недооценка Толстым метафизики вообще, подмена им христианской метафизики платоновской, смешение элементов христианства и платонизма в определении сущности любви привели Толстого к многочисленным попыткам конкретизации «всеобщей» любви, драматическим поискам конкретно-индивидуального смысла любви. Отсюда впечатление некоторой хаотичности, противоречивости и эклектичности толстовской концепции любви. Тем не менее, Толстой находит такие пути решения этой проблемы, которые непосредственно выводят его на конкретное обоснование этики непротивления и любви к врагам. Прежде всего, он пытается конкретизировать требование «всеобщей» любви посредством понятия «жизни в настоящем». Вполне в духе Августина Толстой утверждает, что человеческая жизнь вершится только в настоящем времени, что прошлое и будущее есть в действительности «настоящее прошлого» и «настоящее будущего». «Способность помнить прошедшее и представлять себе будущее дана нам только для того, чтобы вернее решать поступки настоящего, а никак не для того, чтобы жалеть о прошедшем и готовить будущее» [3, с. 276]. Исходя из этого, Толстой полагает, что любовь может реально осуществиться только в настоящем. «Любовь – это проявление божественной сущности, для которой нет времени, и потому любовь проявляется только в настоящем, сейчас, во всякую минуту настоящего» [3, с. 279]. Толстовская метафизика «жизни в настоящем» призвана нейтрализовать абстрактный универсализм «всеобщей» любви. Очевидно, что «человечество в целом» или «человека вообще» невозможно любить в настоящем, но только в прошедшем или будущем, в акте «памяти» или «надежды», ибо требование любви в настоящем означает конкретные действия любви в настоящий момент времени в интересах конкретного лица. «Если человек считает, – подчеркивает Толстой, – что ему лучше воздержаться от требований настоящей, самой малой