Гуманитарные Ведомости Выпуск 1 (21) 2017.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (21), март 2017 г. 36 «Романы Толстого, самые, быть может, совершенные из всех когда-либо написанных, дают такое ощущение, как будто бы сама космическая жизнь их раскрыла, сама душа мира их написала» [2], – пишет Бердяев. Произведения Достоевского, с его точки зрения, лишены элементарной эстетической гармоничности, изобразительности. В противовес этому они «огненно- экстатичны», их героями являются не люди, а человеческая природа как таковая, передаваемая через субличности самого Достоевского. У Достоевского человек свободен, а у Толстого он соотнесен с Законом. В его произведениях нет правдоподобного изображения реальных людей, явлений природы, общественной жизни. Л. Шестов аналогично отмечает высокую эмоциональность стиля Достоевского, не отказывая ему в умении описания деталей, когда они касаются отдельных персонажей. Единственное, что не умеет изображать Достоевский совершенно, по мнению Шестова – это жизнь народа, в особенности народа сельского. Шестов отмечает пессимизм Достоевского. Если произведения Л. Н. Толстого обязательно оставляют человеку надежду, то произведения Достоевского (в особенности второй половины жизни) погружают человека если не в депрессию, то в состояние предчувствия трагедии. Толстой умеет ободрить в любом горе, он умеет искать истину, не подрывая жизни. Даже смерть уводится Толстым в тайну. У Достоевского горе и смерть часто остаются безутешными. Оба философа говорят о трагичности произведений Федора Михайловича (уже само второе название основной работы Л. И. Шестова – «Философия трагедии» подчеркивает это). Достоевский, как и всякий человек, не хотел себе трагедии и избегал ее всячески, но избежать ее не смог. В чем же видят причину и содержание «трагедии» писателя? Л. И. Шестов достаточно явно выделяет житейские истоки трагизма в переживании опыта приближения к смерти во время ожидания казни и пребывание Достоевского в нечеловеческих условиях каторги, его отчужденности от людей в этот период. «Достоевский, как и Киргегард, «выпал из общего» или, как он сам выражается, из «всемства». И вдруг почувствовал, что к всемству нельзя и не нужно возвращаться, что всемство – т.е. то, что все, всегда и везде считают за истину, есть обман, есть страшное наваждение, что от всемства, к которому нас призывает наш разум, пришли на землю все ужасы бытия» [6]. Именно этот опыт позволил эксплицитно открыться трагичности у позднего Достоевского. Но, будучи философом-экзистенциалистом, Шестов ни в коей мере не сводит трагичность к озлобленности на определенный период жизни. Он идет глубже и говорит, что источником трагизма является нежелание Достоевского смирится перед стеной законов природы и общества. Достоевский понимает, что достижение общего блага не только невозможно, но и несправедливо. Ибо в таком случае обделенными останутся предыдущие поколения. «Если когда-нибудь осуществится идеал человеческого счастья на земле, то Достоевский заранее предает его проклятью». Поэтому никакие попытки принести счастья всему человечеству не могут быть нетрагичными: ибо предполагает светлое будущее при темном прошлом. Еще одна причина трагедии может быть обозначена как гносеологическая (у самого Шестова в его