Гуманитарные Ведомости Выпуск 2 (22) 2017.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (22), июнь 2017 г. 58 подстреленными крыльями пришел он к вратам обители и искал там силы не столько для жизни, сколько для близко уже надвинувшейся смерти» [9, с. 386- 387]. Еще в более радикальных тонах об эсхатологизме Константина Леонтьева высказался Н. А. Бердяев, истолковав его взгляды как «сатанинское» христианство: «Для Леонтьева христианство не есть религия любви и радостной вести, а мрачная религия страха и насилия. Больше всего он дорожил в христианстве пессимистическими предсказаниями о будущем земли, о невозможности на ней Царства Божьего. Как это ни странно, но христианина Леонтьева притягивало более всего к себе учение о зле, о безбожном и антихристском начале, заключенное в религии Христа. И Леонтьева я решаюсь назвать сатанистом, надевшим на себя христианское обличие. Его религиозный пафос был направлен на апокалиптические предсказания об оскудении любви, о смерти мира и Страшном суде» [10, с. 220]. Эти достаточно резкие оценки мировоззрения К. Н. Леонтьева, данные видными русскими религиозными философами, в определенной степени оправданы. Это, доведенное до крайних пределов, христианское отчаяние, пессимизм и неверие в преображение жизни и культуры. Здесь духовная энергия переносится в личный план спасения . Сам философ говорит об этом так: «Христос не обещал нам в будущем воцарения любви и правды на этой земле , нет! Он сказал, что «под конец оскудеет любовь…» Но мы лично должны творить дела любви, если хотим себе прощения и блаженства в загробной жизни – вот и все» [11, с. 173]. А в письме к В. В. Розанову он высказывается еще более определенно: «Христианство личное есть прежде всего трансцендентный (не земной, загробный) эгоизм . Альтруизм же сам собою «приложится». «Страх Божий» (за себя , за свою вечность ) есть начало премудрости религиозной» [12, с. 329-330]. В. Н. Назаров назвал религиозные воззрения Н. Н. Леонтьева «этикой трансцендентного эгоизма» и охарактеризовал их следующим образом: «…гуманность в понимании Леонтьева не есть любовь к человечеству во имя всеобщего благоденствия и всемирного братства, но акт мистической веры в загробное спасение личной души. Это позволяет охарактеризовать христианский спиритуализм Леонтьева и как этику трансцендентного эгоизма » [7, 97]. С точки зрения В. Н. Назарова, данный тип этико-религиозных представлений характеризуется как мистическое оправдание христианства («этика христианского спиритуализма»), в котором больше мистического, чем собственно этического. Нравственно то, что находит мистическое оправдание, а в мистическом плане наиболее сильным для Леонтьева было ощущение смирения и «страха Божьего». И такое мирочувствие, во многом, иррационально в своей основе, но именно таким оно было и у Гоголя. Здесь обнаруживается полное духовное, психологическое и религиозное родство двух великих представителей русской культуры, в основе которой, как это ни парадоксально, разочарование в культуре как наиболее сильным проявлением земного, житейского, человеческого. Конечно, можно дать аналитический разбор этого пессимизма и