Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 22 У Толстого есть и такая артикуляция аргумента от различий в определениях зла, которая исключает возможность его использования для обоснования строго ограниченного, пресекающего применения силы. Она уже не оперирует тезисом о необходимости разрешения столкновений, а сконцентрирована непосредственно на моральном статусе феномена насилия. В афоризме 4 второго раздела XIV главы «Пути жизни» Толстой пишет: «Учение о том, что человек никогда не может и не должен делать насилия ради того, что он считает добром, справедливо уже по одному тому, что то, что считается добром и злом, не одно и то же для всех людей. То, что один человек считает злом, есть зло сомнительное (другие считают его добром); насилие же, которое он совершает во имя уничтожения этого зла – побои, увечья, лишение свободы, смерть – уже наверное зло» [8, c. 206]. В краткой форме, содержащейся в 5 афоризме: «так как человек не может несомненно определить зло, то он и не должен стараться злом насилия побеждать то, что он считает злом» [8, c. 207]. Однако в этой версии аргумента посылка, связанная с расхождениями между определениями зла превращается в сугубо декоративную. Высказывание «насилие… уже наверное зло» не выводится из нее, оно «справедливо» для Толстого на какой-то иной основе. Проведение Толстым границы между допустимыми и абсолютно недопустимыми действиями по линии ненасилие/насилие является следствием самостоятельного рассуждения. Единственная роль, которая может быть отведена тезису о многообразии и несовпадении концепций зла – роль дидактического и в каком-то отношении тавтологического напоминания о существовании абсолютного запрета. На первом плане оказывается уже не этот тезис, а утверждение о том, что насилие есть зло всегда, а значит и в контексте попыток минимизировать само насилие. Толстой пишет: «Полезно ли, не полезно ли, вредно ли, безвредно будет употребление насилий или претерпение зла, я не знаю и никто не знает, но знаю и знает это всякий человек, что любовь есть благо» [7, c. 220]. Применение силы превращается для Толстого в абсолютное недопустимое действие, поскольку оно является ограничением возможности разумного существа распоряжаться собственной жизнью. «Всякое насилие, – замечает Толстой, – состоит в том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют других людей делать то, чего не хотят насилуемые» [7, c.157-158]. По отношению к разумному существу это такое действие, которое прямо игнорирует его разумность и является очевидным неуважением к тому началу, которое делает человека человеком. Толстой прибегает в этом контексте к кантовским фигурам мысли. Признавая «достоинство человеческого звания в каждом человеке» и «выражая… уважение к каждому человеку», деятель, который планирует совершить затрагивающий другого человека поступок, должен изначально и бесповоротно отказаться от «права распоряжаться жизнями других людей» [8, c. 219]. Насилие, а равным образом, ложь и манипуляции, являются формами реализации именно этого, отсутствующего у кого бы то ни было права. «Люди, – замечает Толстой, –