Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 23 разумные существа и потому могут жить, руководясь разумом, и неизбежно должны заменить насилие свободным согласием» [8, c. 219]. Уважение к другому и любовь к нему выражаются на уровне поступков в соблюдении Золотого правила нравственности. Соответственно, применение силы оказывается абсолютно недопустимым деянием именно в качестве такой линии поведения, которая ни при каких условиях не может отвечать этому правилу (ср. мысль М. Л. Гельфонд о том, что толстовское определение насилия есть «вывернутая наизнанку формулировка золотого правила нравственности» [2, c. 254]). «Любить… людей, – пишет Толстой, – значит поступать с ними так же, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой. А так как никто не хочет, чтобы его насиловали, то, поступая с другими, как хочешь, чтобы поступал и с тобой, ни в каком случае нельзя насиловать их» [8, c. 213- 214]. Насилие и злодеяние («совершение злого») отожествлены между собой у Толстого именно в связи с тем, что насилие не может быть предметом желания насилуемого и самого насильника, если тот окажется на его месте. В этой связи можно сказать, что Толстой, превращает желание или нежелание затронутых поступком лиц подвергаться тому или иному обращению в критерий допустимости этого поступка. Для того, чтобы подчеркнуть осознанный характер человеческой деятельности, ее опору на рассуждающий выбор между целями, в этом контексте было бы вполне обоснованно заменить слово «желание» на слово «согласие». Как это, собственно, и происходит в современной этической теории, где формулировка «принцип согласия» часто используется для обозначения общего знаменателя всего нормативного содержания морали. Этика ненасилия и принцип согласия Однако является ли связь «принципа согласия» и «принципа ненасилия» такой неразрывной, как казалось Толстому и кажется другим современным сторонникам этики ненасилия? У меня есть сомнения в этом, которые опираются на следующие основания. Во-первых, если согласие, на основе которого устанавливается недопустимость применения силы, рассматривать как действительное и нынешнее согласие того человека, который затронут действием, то возможности морально допустимого противодействия насилию будут гораздо меньшими, чем это предполагается любой этикой ненасилия, включая толстовскую. Даже убеждение насильника в его неправоте оказывается в этом случае под вопросом в качестве разрешенной стратегии, поскольку оно для насильника нежеланно. Во всяком случае, непротивленец явно начинает делать то, чего не хочет его vis-à-vis, уже в тот момент, когда насильник прямо говорит ему «Замолчи!» Некоторые другие формы противодействия, казавшиеся Толстому вполне допустимыми, тем более начинают выглядеть как морально сомнительные. В «Пути жизни» в качестве альтернативы применению силы фигурируют: «поставить самого себя на место убиваемого», «защитить, накрыть собою человека», «утащить, спрятать его» [8, c. 222]. Все эти линии поведения ставят физические препятствия для действий насильника. Тот не