Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 61 в то время как Достоевский – тоже отчасти автобиографическому герою-тезке, но воплощению низости человеческой – Федору Карамазову. Развивая идеи арх. Иоанна о Толстом, добавим, что Достоевский проявляет удивительное смирение, называя своим именем антигероя, а именем Льва Николаевича – князя Мышкина, то есть преподобного, живущего в пространстве романа глубинной потребностью уподобиться Христу. Преподобные – особый ранг древнерусской и современной святости, в названии которого заключена центральная идея всех житий – обожение, подражание подвигу Христа. Так, установка Достоевского не принимать существующего, и тем более самого себя, за свой идеал противостоит концепции естественности Толстого, наиболее полно выраженной в характере деда Ерошки, зверолова, уподобленного тому самому Нимроду, которого Данте помещает в девятый круг ада, в «колодец гигантов» (XXXI). Толстой идеей естественности освещает всю природу человека, вплоть до охотничьего инстинкта, приступов гнева, вплоть до выживания ценой убийства – для Достоевского естественность противопоставлена благодати, которой человек может освятить свою природу через подражание Христу. Князь Мышкин не может быть признан естественным человеком, по естеству он эпилептик, идиот, – Достоевский и здесь не принимает существующего и данную человеку природу за свой идеал, которому – то есть Христу – человек может стать причастен, но в той мере, в какой он преодолеет свою падшую природу, наполнив ее благодатью, полученной не за свои подвиги аскезы, бдения и молитвы (это приводило бы к гордости и духовной гибели) – но как дар от любящего Бога. Указанное отличие Толстого и Достоевского основано на том, что Достоевский принимает идею первородного греха, осквернившего естество, а Толстой – нет, ибо это лишь частный случай широкого спектра Церковных идей, которые он не приемлет. Причину же почему Толстому, вопреки мнению Бунина, не удалось пережить радость освобождения, арх. Иоанн видит в том, что он всю жизнь каялся, до самобичевания, но не перед Христом, а перед собой и миром, ибо, как и Бунин, ждал истины с Востока, например, от буддизма, который стал духовной прелестью Серебряного века, отразившейся в поэзии К. Бальмонта, Д. Мережковского, Ф. Сологуба, И. Мандельштама и др. Далее арх. Иоанн описывает состояние прелести великого писателя, хотя и не использует этого термина (он появится в письме епископа Сергия Ямбургского к Толстому, приведенном в конце работы), – термина, актуального для житий преподобных, духовная высота которых проявляется в трезвенности, в умении избежать прелести, то есть отличить ангела Божия от демона, пришедшего в обольстительном сиянии. Наблюдения арх. Иоанна можно распространить на весь Серебряный век, находящийся в состоянии прелести, то есть принявший зло за Добро, или, например, будду – за Христа. Жития подвижников, впавших в это состояние, описывают приступ эйфории, который, укореняя зло в душе, приводит к унынию, предвещающему не только личную катастрофу, но и крушение русской цивилизации – революцию. Книгу о