Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(29) 2019 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (29), март 2019 г. 59 основы для устранения из морального опыта моральной удачи и эффекта грязных рук, как и прямолинейный утилитаризм. Во-вторых, среди принципов, которые не ориентируют деятеля на анализ последствий, необходимо выбрать такие, которые не предписывают какие-то действия, а запрещают их. С одной стороны, это связано с тем, что именно запреты гораздо проще отделить от цепочки причин и следствий, ведущих в будущее. Скажем, требование «помогать другому человеку» предполагает, что мы должны оценить эффективность избранного способа помощи. А это можно сделать, только мысленно обратившись к моменту, который отделен от самого действия во времени. В промежутке между действием и его результатом в наши планы могут вмешаться самые разные обстоятельства, и, значит, мы находимся в их власти. А вот требование «не вредить» можно считать исполненным в момент самого воздержания от вреда (эту особенность запретов развернуто проанализировал российский моральный философ Абдусалам Гусейнов [5] (реконструкцию его концепции см.: [14])). С другой стороны, существуют определенные (хотя для меня и не исчерпывающие) основания утверждать, что запреты не противоречат друг другу. Помочь всем, кто нуждается в помощи, вряд ли возможно, поскольку ресурсы, силы и время всегда ограничены. А вот воздерживаться от вреда всем, кому можно было бы его причинить, вполне возможно. Проблема лишь в моей готовности следовать конкретным запретам. Я могу никого не убить, никому не солгать, ни у кого ну украсть и исполнение одной нормы не мешает исполнению другой. По мнению некоторых историков философии, именно эта мысль являлась фоном ригористической позиции Канта по вопросу о недопустимости лжи из человеколюбия [27]. В-третьих, среди запретов надо отобрать те, которые запрещают конкретное действие, описанное как физический акт, или, другими словами, это должны быть запреты, которые не включают нормативно нагруженных или ценностных понятий. Например, негодными были бы такие запреты, как «не веди себя нечестно», или даже «не навреди». Входящие в их понятия заставляют вдаваться в рискованные интерпретации того, что такое «честность», что такое «вред», а это снижает ясность нормативной программы. И даже более того, такие понятия неявно требуют обсуждения последствий. А вот если мы исполняем нормы «не применяй силу», «не лги», и даже «не прелюбодействуй», то моральное качество нашего поведения будет очевидным без прогнозирования неопределенного и независящего от нас будущего. Тем самым искомый вариант этики запретов будет подпадать под строгое философское определение абсолютизма. Такое определение можно найти у Ричарда Хеара [26, p. 51] или Джона Финниса. Последний определяет абсолютный моральный принцип как тот, который «идентифицируют такие типы действий, которые можно выделить в качестве потенциального предмета выбора безотносительно к каким бы то ни было оценочным терминам, предполагающим моральное суждение о них. Однако эта неоценочная