Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(29) 2019 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (29), март 2019 г. 92 «омещаниванием» быта, и вывели тезис о всемирно-историческом призвании русского народа как носителя всечеловеческого просвещения. В. С. Соловьев, отмежевавшись от позиций славянофилов как национального эгоизма и псевдопатриотизма, противопоставил им «христианский нравственный принцип всеединства» как присущий русскому миросозерцанию. Признав на фоне великих националистических притязаний русских их «скудость и несостоятельность духовных и культурных сил», он вместе с тем заявил, что русский народ видит в духовности «свою истинную родину, свой высший интерес». [25] Н. Бердяев в статьях 1915 г. привлек внимание к пассивности русской души и соединил тему русского мессианизма с темой «темной русской стихии». В исторической ретроспективе его взгляд поражает своим пророчеством. [4] С. Л. Франк акцентировал русскую антирационалистичность, исходящую из страстного поиска абсолютного, из интуиции и отождествления человеком себя как «внутреннего», где, по Сковороде, «истинный человек и Бог есть тожде». Франк определил русское «понимание истины»: «правда» – это одновременно и истина, и право. Он выделил «хоровой принцип», соборность и впадение в крайности («либо русский обладает… истинной религиозностью… либо он чистый нигилист», «русский дух не знает середины») [28, с. 149-160]. Г. Федотов [27] в истории русской религиозности обнаружил языческий образ Матери-Земли, «бесформенной и безликой», русскую растворенность, «затерянность в природе» и «нежелание повелевать ею»; «дисциплину рода»; «дух Диониса»; миролюбие. С православием Русь приняла и влияние Византии, с ее творческим бесплодием (следованием древнегреческим образцам), мистическим созерцанием, тоталитарностью религии (освящением повседневности в «таинствах, обрядах, святынях», «великолепии ритуалов»). «Важнейшим переживанием верующего» был страх и молитвенный подъем человека грешного перед Славой Господней. Новому Завету – Слову Христа и проповеди уделялось мало внимания, что вело к «шаткости этической жизни» – «смеси жестокости и вероломства», «под личиной христианского смирения» рабству, которое «было … совершенной моделью всех социальных отношений. Каждый человек был раб вышестоящих и господин подчиненных». И на Руси вплоть до Московского периода доминировал страх Божий и страх перед вышестоящим. Самостоятельные же особенности древнерусской духовной жизни (пример Феодосия Печерского) – это смирение (при «непослушании»), приоритет христианской любви, избегание «внешних проявлений внутренней жизни». «Кротость», ценившаяся на Руси («Кротость ценится выше, чем мудрость, и называется «матерью всех добрых дел»), была в центре русской духовности и в 19 в. (у Ф. М. Достоевского «Кроткая», Соня Мармеладова, князь Мышкин, Алеша Карамазов). Авторы-евразийцы рассмотрели влияние туранской, монгольской ментальностей, принесших «простые и симметричные схемы» восприятия действительности, «самодовление, вплоть до «полной неподвижности» и