Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 23 Сквозь литературно-образную ткань этой метафоры проступают философские смыслы, оказавшиеся принципиально различными, даже прямо противоположными для двух гениев русской литературы – Достоевского и Толстого. Мы не сможем воспроизвести здесь все перипетии этого заочного мировоззренческого спора двух великих писателей, тем более, что эта работа блестяще выполнена В. В. Вересаевым в книге «Живая жизнь» [2]. Постараемся просто засвидетельствовать его некоторый метафизический исход, остаток, максимально значимый, как нам кажется, для современного человека. Ф. М. Достоевский глубоко чувствует трагизм жизни, раскрывает и усиливает в своем творчестве мрачные и темные стороны изломанной человеческой души. Герой «Записок из подполья» говорит: «Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей «живой жизнц» какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про нее. Ведь мы до того дошли, что настоящую «живую жизнь» чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше» [3, с. 178]. Для героев Достоевского «живая жизнь» – нечто странное, ненормальное, едва ли вообще возможное. Как может быть иначе, если человек для него вечный страдалец и мученик, если для него нет на земле никакого счастья и радости ни с Богом, ни без Бога. Да и какой Бог ему поможет, если в глубине любой человеческой души живет мрачный и страшный паук, который, в конце концов, должен вырваться на волю и самого этого человека уничтожить. Нет в жизни у человека ничего впереди, кроме страдания и смерти [См.: 2, с. 47-50]. Причем это не страдание, о котором пишет, например, А. Мацейна и которое является метафизической основой философствования (можно предположить, что и литературы). Это страдание, которое душит неспособностью действия при осознании его необходимости. Л. Н. Толстой, конечно же, олицетворяет совершенно иной настрой, полностью соответствующий имени живой жизни. Не будет открытием, если мы вспомним о живой-живой Наташе Ростовой, её отце, даже о князе Андрее, увидевшем старый дуб, который неожиданно для героя зазеленел поздней весной. Но дело не только в том, что любимые герои Толстого чувствуют цену жизни, любят жизнь и знают жажду жизни. В. Б. Шкловский обратил внимание на то, что по законам живой жизни живет и – главное – пишет сам писатель. Этот феномен назван В. Б. Шкловским энергией заблуждения. Он определяет её как страсть писателя найти верный путь героя, верную сюжетную линию, верный исход. Энергия заблуждения, пишет Шкловский, это вовсе не путь в никуда, не зряшная растрата творческих сил. Это «поиск истины в романе» [4]. И в жизни тоже. Но этот поиск практически никогда не дает Толстому гарантированных решений. Совершаются ошибки в жизни. Приходится начинать все сначала. Совершаются ложные ходы в литературном творчестве. Толстой сам чувствует свое заблуждение, сам себе не верит, осознание заблуждения толкает его пересоздавать уже созданное снова и снова. Это вечный поиск того деяния (в жизни и в литературе), которое одно только дает