Гуманитарные ведомости. Выпуск 3 (39). 2021 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (39), октябрь 2021 г 25 оскорбления, злословия, насмешки утрачивает «честь и доброе имя в глазах других», но также «испытывает смущение и стыд», то есть «утрачивает добрую славу в глазах собственной совести» [9, c. 315]. В отличие от Аристотеля, Фома вводит градацию предметов стыда. Не все пороки (грехи) для него одинаково постыдны и даже более того, с его точки зрения, степень постыдности деяния не следует во всех случаях за его тяжестью («отягченностью виной»). В этой точке преобладающая у Фомы интерпретация стыда, ориентированная на его связь с бесчестьем, пересекается с той, в центре которой находятся несовершенство человека и его телесность. Она, как было упомянуто выше, ассоциируется с моральной теологией Блаженным Августином. С точки зрения Фомы, наиболее постыдна распущенность (в другом месте – «грехи плоти» [10, c. 163]), поскольку «она связана с теми удовольствиями, которые общи нам и более низменным животным» [10, c. 163]. Такие удовольствия «помрачают свет разума, на котором зиждутся ясность и красота добродетели (по той же причине эти удовольствия считают наиболее рабскими)» [10, c. 163]. «Грехи духа», по мнению Фомы, хотя и более тяжки, заметно менее постыдны, чем «грехи плоти». Встречается у Фомы и второй критерий интенсивности стыда, правда, скорее всего, не объективный, а имеющий значение лишь для «человеческого мнения». С меньшим бесчестьем связаны те грехи, которые «указывают на изобилие каких-то преходящих благ», например, силы. В этой связи люди больше стыдятся трусости, чем безрассудной отваги, грабежа, чем воровства [10, c. 173]. То, что перед нами в этом случае всего лишь мнение, подтверждает дискуссия по вопросу «Является ли воровство более тяжким грехом, чем грабеж?» Здесь Фома критикует такой подход к определению относительной тяжести моральных нарушений, который отталкивается от степени порождаемого ими стыда. Интенсивность стыда в общераспространенном моральном опыте не должна, по мнению Фомы, играть такой роли не только потому, что постыдность и тяжесть деяния не всегда строго следуют друг за другом (что было видно уже на примере «грехов плоти»), но и потому, что чувство стыда слишком подвержено различного рода аберрациям. Свойственное эмпирическим нравам осуждение некоторых поступков не отвечает строго их моральному качеству, а потому порождает либо недостаточный, либо избыточный стыд. Одно из обсуждаемых Фомой возражений тезису о большей тяжести грабежа, в сравнении с воровством, попадает именно в эту ловушку, поскольку некритически принимает то, в какой мере люди склонны стыдится разных своих поступков: «Стыд есть [своего рода] страх, обусловленный дурными поступками. Но люди больше стыдятся воровства, чем грабежа. Следовательно, воровство хуже, чем грабеж» [9, c. 244]. Фома же настаивает на необходимости провести критику нравов, и она показывает неправомерность этого рассуждения: «Прилепившиеся к чувственным вещам люди гораздо больше ценят внешнюю силу, которая очевидна в случае грабежа, чем внутреннюю добродетель, которой лишаются вследствие греха, и потому они меньше стыдятся грабежа, чем воровства» [9, c. 245]. Другими словами, стыд,