Гуманитарные ведомости. Выпуск 2(42). 2022 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 2 (42), июль 2022 г. 17 всеобщих законов природы » [5, с. 195; курсив Канта – А. С. ]). Это принципиальный момент: в акте универсализирующей рефлексии, которую предполагает кантовский императив, фактическая максима человека (вообще, разумного существа) имеет предметом (этой рефлексии) только саму себя (а не какую-либо заведомо и по внерациональным основаниям «добрую» максиму). Максима (или субъект в своей максиме) имеет предмет, ибо она всегда имеет содержание или, в кантовских терминах, «материю»; но предмет, входящий в состав акта (морально приемлемого по канону категорического императива) определения воли, – и потому единственно достойный названия безусловно доброго, – есть только само умонастроение , «исход же может быть каким угодно» [5, с. 129]; в свою очередь, умонастроение также имеет специфически- практическую форму, которую в трактате о религии Кант определит затем как иерархию мотивов в максиме. Доброе и злое и есть, по Канту, единственный предмет практического разума. Итак, предмет практического разума как силы есть максима, умонастроение (принцип максим), человек, имеющий эту максиму или умонастроение, «но не какая-либо вещь» [1, с. 431]. Не имея же предмета вне самого себя, чистый практический разум как сила определения не нуждается также и в особых понятиях для определения своего предмета, и в отвлеченно мыслимых основоположениях для руководства своей способностью: так или иначе он всегда имеет их перед собою. Практический рассудок и разум в первом его аспекте не испытывает потребности в категориях практического мышления. Едва ли поэтому возможно называть категории практического разума «неотъемлемым связующим звеном между нравственным законом и производным от него «умопостигаемым» понятием морального добра, с одной стороны, и возможностью морального добра в „мире явлений‟, с другой стороны», как это делает С. Бобцин [8, с. 194]: ибо если между нравственным законом и волей человека имеются или требуются «связующие звенья», то непосредственного определения воли законом (еще?) не происходит, и категорическая мораль не имеет силы. При этом идея разума, как и категория рассудка, вполне может и даже должна быть таким связующим звеном между сознанием закона и понятием о поступке как возможно добром, или понятием о воле как способности практической причинности. Практический разум как способность определения через суждение имеет внеположный самому себе предмет, поскольку судит не только о себе самом; точнее сказать, он принужден рассматривать свое содержание как некоторый рассудочно уловимый предмет, а для такого рассмотрения закономерно нуждается в чистых понятиях рассудка, или категориях: в 12 категориях, систематизированных Кантом в первой «Критике». Нуждается ли он при этом в особых и ранее ему неизвестных понятиях разума, или идеях, – и для чего именно он в них нуждается, – решение этого вопроса существенно зависит от ближайшего определения предмета практической способности. Как это ни удивительно ввиду общепризнанности примата в кантовской философии практического разума именно в аспекте нравственной способности желания, но и второму аспекту этого практического разума можно придать преувеличенное значение, – а именно, если принципиальную для философа Канта дефиницию: «Практические основоположения суть положения, содержащие в себе всеобщее