Гуманитарные ведомости. Вып. 1 (49) 2024 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (49), апрель 2024 г. 51 Гольбейн, можно предположить, метафорично иллюстрирует коперниканский переворот, открывший ситуацию, в которой под сомнение должны были быть поставлены прежние определенности – не только конкретные представления об астрономии, но и более глобально, проблемы философии, связанные с антропологией и космологией («…два события – астрономическая децентрализация и математизация природы – были поняты современниками как глубинно единые. И это единство состояло в том, что математизированный мир нёс в себе то, что Паскаль … диагностировал как вечную и ужасающую тишину бесконечных пространств, то есть открытие, что в мире есть силы, обеспечивающие его устойчивость и долговечность, на которые никак не влияет наше существование или несуществование» [11] ). Солнце стало центром, и локализованное как центральное в расчете астрономических полей, оно, с другой стороны, оказалось в состоянии упадка своего метафорического суверенитета. Оппозиции между неизменным и изменчивым (текучим), между небесным, «местом неподвижного совершенства, наделенным квинтэссенцией бесконечного кругового движения», и земным, «местом прямолинейных струй, падений, разрывов порождения и тления», стали размываться [17] . Земля и небо имеют одну и ту же природу, и иерархий больше не может быть – меланхолия Ренессанса оглушена «вечной и ужасающей тишиной бесконечных пространств» [11] , но еще и тишиной, связанной с божественным. Под изображенной на полотне полкой наблюдатель может различить черный, перевернутый корпус лютни, тонущий в тени, а на полке – лютню с порванной струной. Это символ разрыва гармоний, символ той самой тишины, разговор между людьми и Богом теперь слит с неопределенностью, пустым молчанием, где нет ответа. Об этом свидетельствует и другая, не самая заметная деталь в картине – маленькое серебряное распятие у левого края холста, почти сокрытое тяжелым театральным занавесом. Оно практически изгнано с человеческой сцены (сцены антропологической рефлексии), показывая все больший драматизм в постижении субъектом конечности и случайности. Внутренний конфликт, порождаемый молчанием Бога и тем фактом, что «мир дан нам как не зависящий в своем бытии таким, какой он есть, от того, дан он нам или нет» [11] – конфликт традиционного общества, общества исторического разума (сознания). Оно, будучи легитимизируемым лишь своим Прошлым (а, стало быть, и Мифом с его всеобъясняющей синтетической силой, где уживаются Бог и Дьявол, добро и зло, верх и низ и пр.), онтологизирует конфликты как внутри общества, так и вне его. В этом плане онтологизируются и нагружаются ценностным смыслом не конкретные дихотомии (добро или зло), а их оппозиционность (конфликтность). Быть разобщенным и противостоять – это не столько удел освоения внешнего, сколько (в первую очередь) освоения себя как разобщенного. В этом настойчивом, травматичном и остро переживаемом освоении обнаруживалась «подлинность» бытия человека – неприятие себя, самоотказ (своеобразный коррелят темы «аутоагрессии» Э. Фромма). Отказ себе в бытии предстает в качестве ценности (ресентимент Ницше). Тем не менее, такой самоотказ потенциально мог бы