Гуманитарные ведомости. Вып. 1(53) 2025 г

31 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (53), апрель 2025 г. обещание» [3, c. 14]) и «намеревается обмануть других лживым обещанием» [3, c. 171]), или прямо предпочитают такую максиму моральному образу действий («и предпочитает лучше предаться удовольствиям» [3, c. 149); «думает: какое мне до всего этого дело?» [3, c. 151]). Впоследствии в систематике «Метафизики нравов» рубрики совершенных обязанностей человека перед собой также маркированы отнюдь не возникающими из их соблюдения добродетелями, но соответствующими пороками. Так что именно строгая «феноменология нравственного сознания» заключает в себе для моральной философии сильный соблазн к догматическому пессимизму и к «отречению от идей долга» [3, c. 103]. Удержать же от него (и философа, и «простеца») может только «ясное убеждение, что, если даже никогда не совершалось действий, которые возникали бы из таких чистых источников, то… разум предписывает самочинно и независимо от всех явлений то, что должно происходить; следовательно, действия, никакого примера которых, может быть, никогда и не давал мир, … тем не менее с неумолимостью предписываются разумом» (там же), потому что «этот долг, как долг вообще, до всякого опыта положен в идее разума, определяющего волю основаниями a priori» [3, c. 105). Апелляция в данном случае к априорной «идее разума» наводит на предположение, что это «ясное убеждение» тождественно по своему содержанию с тем, что чуть позже философ назовет фактумом чистого практического разума. Тем более, что здесь же, в «Основоположении», Кант наметил повторенную затем во второй «Критике» мысль о том, что идея свободы и понятие морального закона указывают друг на друга [3, c. 223-233]. И, однако, это предположение ошибочно. В фактуме разума заключено в действительности существенно больше , чем только значимость безусловного морально-практического требования («требования от всякого человека чистосердечия в дружбе» [3, с. 103, 105] или, как в вышеприведенном примере Канта, требование принципиального отказа от дачи ложных показаний) – в нем заключается безусловно действительная, по Канту, возможность для всякого человека исполнить это требование. Фактум разума есть у Канта не само по себе сознание морального закона, – не в последнюю очередь потому, что такое сознание закона может иметь и человек, «уважающий себя и сидящий сложа руки», – но сознание морального закона как необходимый и достаточный мотив (определяющее основание) соответствующего закону поступка . Удивительный, непонятный и таинственный «парадокс» состоит, по мысли Канта, не в том только, что человеку дана способность разумного суждения о принципах своих действий, и не в том, что этой способностью устанавливается некий всеобщий и необходимый морально-практический принцип, – ибо такой принцип, при всей своей априорной чистоте и строгости, сам по себе есть все же только «закон ума моего» [Рим. 7:23], а не закон цельной жизни, – то есть также и не в том, собственно говоря, что «только достоинство человечества как разумной природы, … следовательно, уважение к сугубой идее тем не менее