Гуманитарные ведомости. Вып. 1(53) 2025 г

33 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (53), апрель 2025 г. соответствующей морально-практическому закону. И вот полный тезис Канта о фактуме практической разумности и состоит в том, что для всякого человека возможно не только сознание безусловного закона чистых нравов, не только строго и всеобщим образом согласное с таким законом умонастроение , но и последовательное действие в духе этого морального умонастроения; хотя бы в такой возможности очень и очень сомневался «тот, кто все основывает на опыте», и хотя бы исторический опыт еще ни разу не представил примера подобного действия [3, c. 103]. Если же подобное умонастроение и подобная максима, по суждению чистого практического разума, возможны во всякое время для всякого человека, – они в то же время безусловно предписаны ему велением этого же разума. Но, хотя представление об этическом кантианстве как о философии, чуть ли не исчерпывающейся систематическим постулированием безусловных практических императивов, давно уже стало общим местом в уме людей, когда-либо изучавших философию, – практическая действительность в смысле Канта отнюдь не сводится к этому безусловному долженствованию, или к сознанию этого безусловного долженствования, которое, под названием фактума чистого практического разума, бесспорно составляет при этом трансцендентальное условие ее возможности . Если, в самом деле, практическое есть у Канта все то, что возможно через посредство свободы, и если, с другой стороны, воление добра или «добрая воля» есть в этике Иммануила Канта не бездеятельное благопожелание, но употребление всех средств для достижения разумных целей, поскольку средства эти в нашей власти, то и практическая действительность есть, в свете этой этики, не отвлеченная и всегда существенно идеологически приукрашенная действительность морального сознания, но цельно-конкретная действенность стремящейся к целям свободы, и постольку – не пассивная идеальность «категорического императива», но полновесная реальность сообщества разумно-свободных существ во всей широте его объема и во всей многосложности его смысла как правового, этического, интеллектуального и духовного сообщества свобод. Между тем, как вполне ясно из предшествующего, мысленно сокращая понятие о фактуме практического разума до представления о сугубо нормативном практическом сознании, мы с необходимостью закрываем для себя перспективу этого, полного и цельного, видения практической действительности человека и человеческого рода, и соответственно, унижаем конкретную идею практической философии до вполне безобидного, ибо совершенно идеалистически-утопического, идеала чистой науки о «должном» («этики тотального долга, … не знающей никаких исключений» [7, 141]). И таким образом здесь, как и в других подобных случаях, на высотах практической метафизики предрешаются совершенно конкретные построения философии права, морали и общественности. Что, однако, дает систематически конструируемой трансцендентальной этике мысль о фактуме разума? Фундаментальная для всякой этической теории